Журнальная версия: Ильясов Ф. Н. Феномен страха смерти в современном обществе // Социологические исследования. 2010. №9. С. 80-86. Скачать PDF
Iliassov F. N. The phenomenon of fear of death in modern society. Sotsiologicheskie Issledovaniya [Sociological Studies]. 2010, No. 9. P. 80-86.
The practice of using the fear of death by society to regulate social life is considered, the influence of the fear of death on various forms of social behavior is analyzed.
Ильясов Ф. Н.
Социология смерти
Аннотация. Рассматривается практика использования обществом страха смерти для регулирования социальной жизни, анализируется влияние страха смерти на различные формы социального поведения.
Ключевые слова: страх смерти, «нормативы смерти», запрет абортов, вегетарианство, самоубийства, смертная казнь, эвтаназия
Желание жить, если вдуматься, самое немотивированное из всех желаний, и самое сильное. Известно, человек зачастую способен пренебречь всеми иными ценностями (мораль, законы, личные чувства и т.п.) в пользу ценности собственной жизни. Желание жить своим следствием имеет страх смерти (нежелание умереть). Все человеческие страхи, если вникнуть, имеют своей изначальной основой страх смерти. Чем сильнее хочется жить, тем сильнее страх смерти и наоборот.
Миктлантекутли - божество смерти и загробного мира у ацтеков
Если субъект страшится голода, боится лишиться власти или денег, то эти чувства, по меньшей мере, могут найти причинное объяснение. Однако страх небытия не имеет логического или смыслового пояснения, он некоторая данность, свойство, формировавшееся в процессе эволюции и закреплённое, должно быть, генетически. И это понятно, в тысячелетиях выживали те особи, у которых желание жить (страх смерти) было максимизировано.
Объективно страшного в самом небытии, для индивида, уже находящегося «в лучшем мире», судя по всему, ничего нет. Живой человек переживает по поводу неизбежности факта своей смерти и процесса умирания. А мысль о насильственном и/или досрочном «переводе в небытие» неизменно вызывает особый ужас. И этот ужас люди издревле пытаются использовать для укрепления социального порядка или своей власти. Смертные казни и убийства в ходе военных действий и карательных операций, пожалуй, самые, агрессивные регуляторы социальной жизни и межгрупповой конкуренции. Исторически использование страха смерти в качестве самого сильного инструмента социального регулирования наверно, является самым древним.
«Социология смерти»: табуирование и дефиниция
Рассматриваемая сфера довольно обширна, но мало исследована, потому попытка её описания будет несколько схематичной и полемичной.
Существует значительный пласт литературы, связанной с такими направлениями рефлексии смерти как эсхатология («учение о Конце») и танатология («учение о смерти»). Однако, создаётся впечатление, подобные формы рефлексии больше отражают страх смерти авторов (и читателей), представляют скорее своего рода психотерапию, нежели стремление изучать социальную и иные составляющие феномена смерти*.
(* Одним из ярких примеров является работа Артура Шопенгауэра «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа» [7]. Создаётся впечатление – автор мучительно, идя порой на некоторые «логические компромисы», пытается доказать себе, что смерти нет.)
Феномен смерти, не смотря на свою активную связь с общественным поведением, социологией исследуется не очень активно и даже производит впечатление «табуированного». Пожалуй, наиболее яркими сюжетами здесь являются исследования самоубийств, примером которых может служить известная работа Э. Дюркгейма «Самоубийство»[1]. Среди отечественных социологических исследований удалось найти только публикацию И.Н. Лавриковой «Молодежь: отношение к смерти »[2].
В среде обществоведов смертью больше занимались культурологи и историки. В качестве примера подобных исследований может быть упомянут капитальный труд Ф. Арьеса «Человек перед лицом смерти»[3].
Как представляется, в наибольшей мере продвинулись в исследовании влияния феномена смерти на поведение человека психоаналитики или, говоря шире, психотерапевты. И это не случайно, ведь предмет их исследований – страхи и подавляемые желания. А основополагающий и исходный страх – это страх смерти.
Психоанализ оказал существенное влияние на теоретическую социологию в части исследований морали и религии. В сфере изучения связи феномена смерти и группового поведения заметное место занимает известная работа З. Фрейда «Тотем и Табу»[4].
Представляется, что именно упомянутая работа З. Фрейда может дать толчок к разгадке причины «табуированности» исследований в сфере социологии смерти. В соответствии с его концепцией, если говорить очень упрощённо, мораль и религия возникают на основе страха, преодолённого смертью «вождя», и последующих переживаний чувства вины. Ключевым объяснительным элементом в гипотезе З. Фрейда выступает метафорический образ верховного доминанта - «Отца-вождя-бога», а изначальным регулятором социальной жизни примитивных племён является страх перед ним. Однако, создаётся впечатление, что при всей логичности умопостроений З Фрейда, предложенная им метафора не выглядит исчерпывающей. То есть остаётся ощущение, что страх перед вождём и его убийство не в полной мере объясняет природу социальной организации примитивных племён.
Ю.М. Бородай в своей работе «Эротика-смерть-табу»[5] исследует связь феноменов смерти и табу с конкурентным половым поведением. Он полагает, что гипотеза о влиянии страха перед субдоминантом на социальную организация является недостаточной. В свою очередь, он выдвигает в качестве главной причины, детерминанты социальной организации, если опять же упростить, борьбу за доминирование и страх сородичей перед самоуничтожением в ходе борьбы за самку[5].
Общим из объясняющих элементов в построениях Фрейда и Бородая является страх. Так или иначе, речь идёт о «коллективной невротической фиксации» на страхе, о своего рода «коллективном неврозе страха». «Смысл» невроза, как известно, - нахождение образа, который, замещая, спасает от осознания мучительных для данной группы людей идей, знаний. Таким «замещающим» образом, в частности, могут выступать, в частности фетиш и тотем.
Если довести идею о страхе перед доминантом до предела, то можно предположить, что в качестве доминанта на самом деле выступает… сама смерть, как предельный и «главный» доминант (ему «подчиняются» все, он не подчиняется никому). То есть образы сверхдоминанта и смерти в бессознательном слиты, представляют одно целое и проявляются в «беспредметном», абстрактном страхе перед доминантом. Таким образом, можно прийти к простому объяснению «неразвитости» социологии смерти – причиной, скорее всего, является мистический страх смерти.
Обычно «отраслевые» направления в социологии, типа социологии труда или семьи, называют по наименованию той сферы, поведение людей в которой, или по отношению к которой, изучается. По аналогии с указанным, можно сказать, социология смерти это отрасль, изучающая поведение больших групп людей, связанное с феноменом смерти.
Анубис (греч.), Инпу (др. егип.), божество Древнего Египта с головой шакала и телом человека - проводник умерших в загробный мир
«Нормативы смерти»
Отдельные группы людей, общество в целом, вольно или невольно, устанавливают, принимают по умолчанию, определённые «нормативы смерти». Например, казнь невиновного человека в результате судебной ошибки, обнаруживающаяся раз в течение нескольких лет, вызывает бурю негодования и требование запретить смертную казнь. Однако ежедневная гибель сотен и тысяч людей в результате дорожно-транспортных происшествий не вызывает никакого возмущения и уж тем более, не вызывает требований запретить автомобили как таковые, хотя в ДТП гибнут тысячи и тысячи водителей и «невинных» пешеходов.
Естественно, нормативы смерти имеют исторический характер. Например, если сейчас какого-то человека загрызёт хищник, то это вызывает ужас и является «хорошим информационным поводом», а люди ежедневно умирающие от удара электрического тока не вызывают никаких эмоций и эти смерти не являются «резонансными». Тогда как в историческом измерении не так давно гибель от хищника была «рутинной», а смерть от молнии вызывала неподдельный ужас.
Нормативы смерти можно классифицировать по основанию качественного и количественного измерения. Война – это убийство, декларируемое как убийство в «коллективных интересах». Здесь нет конкретных нормативов, но в качестве такового выступает неявный «качественный» императив в отношении убийства солдат противника: «чем больше, тем лучше». То же можно сказать о такой разновидности групповых конфликтов как терроризм.
Процент убийств в результате уголовных преступлений и
смертных казней уже подсчитывается и изучается с «нормативной точки зрения».
Также ведётся подсчёт кончин в результате «непреднамеренных смертей»,
наступающих в результате потребления табака, алкоголя, наркотиков, ожирения, автомобильных
и иных катастроф, гибели от электричества, травм на производстве. Вероятно тип,
уровень социального развития сообщества может быть описан указанными
статданными.
Страх смерти как детерминация некоторых форм группового поведения
Отдельные нормативы смерти люди пытаются установить и в животной и растительной природе. Например, некоторые люди выступают против убиения бродячих собак и за создание для них питомников. При этом предполагается, что в этих питомниках собак будут кормить. Основу этого корма составляют продукты, выработанные из других убитых животных (коров, свиней). То есть, в ряде общественных групп существует нормативы: «Корову убивать нужно, собаку (кошку и т.д.) убивать нельзя», «Корову нужно убивать, чтобы кормить собаку».
Подобная избирательность и, казалось бы, странная алогичность, позволяет предположить, что «здесь не всё чисто». Одиннадцать глубинных интервью, проведённых автором, позволяют предположить, что у такого рода «защитников животных» имеет место частичное нарушение механизмов видовой идентификации*, по типу того, какое имеет место в тотемизме. Эти люди бессознательно, в той или иной мере, отождествляют себя с «тотемным животным» (например, с собакой). Потому «собаку убивать нельзя, а корову надо убивать и кормить ею собаку».
[*На это, в частности, указывает тот факт, что у респондентов собака вызывает те или иные, довольно многочисленные, ассоциации с ребёнком.]
Весьма характерно, что лица, активно выступающие против умерщвления бродячих собак, как правило, не выступают также активно за помощь, например, бездомным детям. Потому, как, похоже, у них имеет место «тотемная идентификация с собакой». Соответственно в той же мере дети вида Homo sapiens, возможно, представляются им в определённом смысле «чуждыми животными»*. Выступая за неприкосновенность «тотемного животного», человек бессознательно защищает собственную жизнь и это, в конечном счёте, все лишь одна из форм проявления страха смерти. Таким образом, есть некоторые основания предполагать, что «любовь» к «бесполезным» квартирным животным типа кошек и собак, это всего лишь форма проявления «тотемизированного» страха смерти. Возможно, чем выше страх смерти, тем сильнее «любовь» к указанным животным.
[*Мы оставляем за скобками случаи «любви к животным», имеющие базисом: а) неудовлетворённые потребности в различных типах коммуникации, б) снятие чувства тревоги, в) повышение/демонстрация статуса, г) отклонения поло-видовой идентификации (скотоложство) и проч.]
Вегетарианцы ведут себя несколько более последовательно. Они в полной мере отрицают возможность убийства любого животного, но не любого живого существа. Пользуясь метафорой вегетарианцев, мясной суп – это отвар из трупов. Но они, тем не менее, потребляют в пищу живые организмы в виде, например, моркови, свеклы, лука, капусты и проч., - тоже делают из них супы. То есть их норматив ограничения смерти касается только части живого мира. Ведь, к слову сказать, если бы морковь или лук «оставили в живых», они росли бы дальше и дали семя следующих поколений.
Вегетарианцы также склонны потреблять собственно семя растений, лишая их будущей жизни. Зерна злаков, риса, миндаль, орехи и т.п. – это всего лишь половые клетки растений, которых убивают для приготовления еды или «едят живыми».
Если быть до конца последовательными, то вегетарианцы должны были бы выступать за разработку методов фотосинтеза человеческим организмом – тогда человек получал бы энергию солнца «напрямую», миную посредников в лице «безжалостно поедаемых» животных и растений. Детерминация вегетарианства, скорее всего, не в абстрактном гуманизме по отношению к животным. Интервью с убеждёнными вегетарианцами, проведённые автором в разные годы, дают основания предполагать, что основу их поведения составляет страх личной смерти*. У этой группы лиц, как представляется, срабатывают некие бессознательные механизма идентификации с животными. Таким образом, они подобно язычникам, проповедующим тотемизм, выступая против убийства животных, бессознательно выступают против собственной смерти.
[*Им свойственна повышенная немотивированная тревожность, пониженная социальная и социально-психологическая адаптированность, неуверенность в себе. Тема смерти вызывает у них повышенный страх и стремление избежать её.]
Перенос кулинарных интересов с мяса на семя и на семяпроизводящие растения, возможно, демонстрирует их бессознательную акцентированность на семени как символе роста и вечной жизни. Это подтверждается также их склонностью «к лактации» – потреблению молока и молочных продуктов, которые являются уже более явными символами рождения и вечной жизни. Таким образом, вегетарианство можно понимать как неразвитую, атавистическую форму тотемизма, имеющего, как и все религии, в качестве сущностной основы страх смерти.
Аид — в древнегреческой мифологии бог подземного царства мёртвых
Запрет абортов
Противники абортов расценивают аборты как разнородность убийства и объясняют свою точку зрения пониманием зародыша как «правосубъектного» живого существа и вытекающей отсюда неправомерностью лишения его жизни. Противники абортов клерикального толка полагают зародыш существом, в котором уже есть «божественная искра жизни» и расценивают как грех убиение.
Если зародыш понимается как субъект с правом на жизнь, то здесь невольно встаёт вопрос о том, с какого момента это право возникает. Ведь, если быть последовательным, то надо опуститься «на уровень ниже» и рассмотреть право на жизнь таких явлений жизни как сперматозоиды и яйцеклетки, и задаться вопросом: имеют ли они право на жизнь, на продолжение жизненного цикла.
Надо отдать должное последовательным противникам абортов, они выступают и против употребления противозачаточных средств, как лишающих половые клетки права на жизнь (продолжение жизненного цикла), а они, по ряду признаков, могут рассматриваться как самостоятельные живые существа.
Правда мало кто из противников абортов доходит до логического конца. Ведь соблюдение «права половых клеток на жизнь» обязывает всех половозрелых людей всё время оплодотворять друга, дабы не нарушать «права половых клеток на жизнь»*. Впрочем, будет не очень удивительно, если подобного рода настояния через время как-то себя проявят в общественных движениях.
[*Согласно Библии бог убил Онана за то, что он, если говорить утрированно, нарушил «права половых клеток на жизнь». В Первой книге Моисея «Бытие» это описывается так: «И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему. Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал [семя] не землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал; Он умертвил и его» (Библия. М.: Российское библейское общество, 2002. С. 40). Вопреки распространённому мнению, Онан практиковал не онанизм, а прерванное половое сношение.]
Хотя, надо признать, формальная логика и риторические аргументы, в конце концов, не имеют большого реального веса, так как здесь важна реальная мотивация противников абортов. Беседы с рядом из них дают почву предположить, что действительной детерминацией их поведения является бессознательная чрезмерная актуализация репродуктивного рефлекса*. То есть, в первом приближении, речь может идти о проявлении биологических рефлексов, направленных на рост популяции. Однако психоаналитическая трактовка, в итоге, склоняет больше в пользу догадки о бессознательных неудовлетворённых сексуальных влечениях и подавленных репродуктивных рефлексах. То есть противники абортов бессознательно могут воспринимать запрет на аборты, и как запрет на реализацию их неудовлетворённых половых интенций, и как символическую форму подавления их репродуктивных инстинктов.
[*Они с болезненной тревогой говорят о репродуктивном поведении, их беспокойство по поводу «непорядков» в репродуктивном поведении очень личностно окрашено, идея запрета аборта носит навязчивый характер.]
Интересной представляется точка зрения, согласно которой запрет на аборты – это бессознательный рефлекторный «этологический страх» перед угрозой возможной депопуляции данного сообщества, вида в целом.
Ещё один возможный бессознательный мотив анти-абортного поведения – «страх нерождения». Как представляется, «страх не родиться» больше подростковое явление. Для взрослого человека это является приметой инфантилизма, должно быть он безотчётно идентифицирует себя с зародышем, в отношении которого возможна угроза аборта, и он боится, что ему не удастся родиться.
Смертная казнь
В вопросах социального «управления смертью», пожалуй, наиболее заметное место занимает проблема смертной казни. Когда мы говорим о смертной казни, то мы обсуждаем, как страх смерти влияет на нашу общественную жизнь и как общество, используя страх смерти, может (стремится) регулировать социальную жизнь.
В новейшей истории тему запрета смертной казни подняли А. Кестлер (1955) и А. Камю (1957)[6]. Первый во времена франкистского режима находился в тюрьме под угрозой смертного приговора, второй был свидетелем смертной казни, что его сильно напугало. Можно предположить, что хотя они говорили о морали, их побуждал страх личной смерти.
Изложим вкратце доводы приверженцев и противников смертной казни. Сторонники смертной казни объясняют свою позицию простыми и понятными аргументами мести и, что более важно, доводами упреждающего наказания, формирующего мораль и имеющего предупредительную ценность.
Противники смертного приговора в качестве одного из резонов приводят тезис, взятый у тех «криминалистов», которые будто бы доказали, что смертная казнь не влияет на уровень преступности, а стало быть довод о том, что страх наказания снижает преступность, несостоятелен. Если руководствоваться научными мерками, то приводимая ими «статистика» ничего не удостоверяет. Отсутствие всплеска преступности или снижение преступности, продолжившееся после отмены смертной казни в определённой стране, категорическим образом ничего не доказывает. Вполне можно допустить, что вследствие гармонизации общественных отношений в этой стране, преступность снижалась как социальная тенденция. И потому отмена смертной казни не повлекла повышения преступности. Наоборот, здесь нельзя отрицать той догадки, что если бы смертную казнь не отменили, то преступность снизилась бы ещё радикальнее.
Эмма — в японской мифологии бог-властитель и судья мёртвых, правитель подземного ада
Известно, что строго научный метод подразумевает что-то типа «теста на контрольной группе». Когда бы в двух совершенно одинаковых странах замерили преступность, а затем в одной стране упразднили бы смертную казнь, а во второй - сохранили. Тогда можно было бы сравнивать и делать выводы. Однако таковых экспериментов, насколько известно, произведено не было.
Получается, что поборники отмены смертной казни, в части приведённой выше аргументации, стоят на утверждении, будто страх смерти не способен умерить преступность. Тогда они невольно проповедуют тезис о том, что смерть есть слабое наказание, неспособное остановить злоумышленника. Однако это утверждение не соответствует миру человеческих ценностей и страхов. Думается, если бы преступник точно знал, что сразу после преступления он обязательно будет умерщвлён, то он не стал бы совершать этого преступления (за редким исключением типа мести).
Если же мы признаем страх смерти одним из самых устрашающих, тогда приверженцы отмены смертного приговора невольно опираются на ту идею, что сила наказания вообще не влияет на уровень преступности. Последняя идея очевидным образом противоречит многовековой практике «преступления и наказания», да и криминалистике как науке.
Сторонники упразднения смертной казни ещё любят добавлять своего рода «садистический» аргумент. «При бессрочном тюремном заключении, - говорят они, - применяемом взамен смертной казни, узник подвергается ужасающим испытаниям и мукам бессрочного заточения, более мучительным, нежели смертная казнь». Подобная аргументация кажется и алогичной, и не очень нравственной.
Более достоверный резон отмены смертной казни опирается на факты судебных ошибок. Действительно, в истории известны случаи, когда после приведение в исполнение смертного приговора, выяснялось, что преступление совершил другой человек, а казнённый был непричастен к преступлению. Объяснение вполне логичное, во всяком случае, на первый взгляд.
Однако если посмотреть на ситуацию шире, то есть взглянуть на «баланс смертей», подсчитать количество невинно казнённых с одной стороны и, с другой - число ни в чём не повинных граждан, убитых преступниками, коих перестал сдерживать страх смертной казни, то вывод получается не столь однозначным. В первом случае государство, совершая судебную ошибку, убивает граждан непосредственно. Во втором, - устраняя страх смертной казни у преступника, государство убивает своих граждан опосредовано, - стимулируя в обществе убийства, и притом в бoльших масштабах.
Как это не грубо прозвучит, но государство должно исходить из общих прагматически соображений, а именно устанавливать законы так, чтобы невинно убиенных было меньше. И если смертная казнь уменьшает общее число невинно убитых, то она должна применяться. Возможно, что, спасая одного человека от судебной ошибки, государство обрекает на смерть тысячу, которые будут убиты поощрёнными преступниками.
Как видим, аргументы приверженцев отмены смертной казни больше выглядят надуманными или даже фальсифицированными. Вместе с тем адепты отмены смертной казни весьма эмоциональны и активны, их идеи претворяются в жизнь, пример тому страны Западной Европы. Что же ими движет? Ответ на этот вопрос мы попытались получить в ходе нескольких углублённых бесед с поборниками аннулирования смертной казни.
Похоже, исходные импульсы приверженцев запрета смертной казни лежат не в плоскости логики или соображений практической целесообразности. Скорее они рождаются на дологическом уровне и проистекают от мотивов, заданных эмоциональной сферой и структурой страхов определённого человека. А уже потом разум используется для обоснования «готовой точки зрения», вернее рефлекса.
Допустимо сделать вывод, что первостепенный мотив - страх собственной смерти. Противник смертной казни подсознательно боится «случайно» оказаться на месте приговорённого к умерщвлению и хочет превентивно оградить себя от такой участи. Это суеверный, почти религиозный, языческий страх.
Весьма показательной представляется психоаналитическая трактовка обсуждаемой темы. «Искушение убить другого, - пишет З. Фрейд, - и у нас сильнее и встречается чаще, чем мы подозревали, …оно оказывает психическое влияние и тогда, когда не отражается в нашем сознании. …Желание убивать фактически существует в бессознательном…» [2]. Возможно, поборник отмены смертной казни, безотчётно ощущая описанный бессознательный импульс, боится отдаться ему и оказаться на скамье подсудимых за преступление (убийство), наказываемое смертной казнью. Потому он заранее хочет оградить себя от возможности быть подвергнутым смертной казни.
Другое вероятное свойство адептов отмены «законодательного убиения» - это бессознательный страх перед самими преступниками, именно перед теми – самыми ужасными, «подлежащими казни». Безотчетно боясь мистического образа преступника, живущего в их подсознании, боясь неким метафизическим образом разозлить его и настроить против себя, человек «включает» в себе «синдром заложника» и становится на сторону «душегуба», ограждая его от возможного лишения жизни. Это чувство также сродни религиозному. «Противник» смертной казни как бы подаёт преступнику «языческий» сигнал: «Видишь я не против тебя, потому и ты не тронь меня».
Примечательно, что большинство «простых людей» выступает за смертную казнь, а против неё выступают больше власть имущие – кто, собственно, и принимает законы (как известно, это показывают массовые опросы, проведённые в странах, где смертная казнь отменена или «приостановлена»). Отсюда следует, что страх перед смертной казнью у политиков сильнее выражен. Возможно, подобное происходит вследствие того, что, обладая большой властью, политики, с одной стороны, имеют и больше искушений нарушить закон, а стало быть, быстрее подпасть под смертный приговор. А с другой стороны, – они публичные люди и преступники их в больше мере воспринимают как носителей политических пороков системы, а потому нападения (мести) преступников («политических террористов»), власть имущие боятся больше.
Таким образом, по основанию бессознательных импульсов, мы можем предугадать наличие в обществе двух различных типов противников смертной казни. Первый тип – это лица с высоким уровнем агрессивности, чувствующие эту свою высокую агрессию и бессознательно заранее стремящиеся законодательно предохранить себя от опасности смертной казни, которая может угрожать им в случае, если они дадут выход своей агрессивности. Второй тип - субъекты с очень низким уровнем агрессивности, субдоминанты, бессознательно боящиеся «мести» со стороны приговорённых к смерти преступников и желающие их задобрить.
Должно быть есть ещё третий - «неврастенический» тип. Известен страх быть заживо захоронённым во время летаргического сна («истерической спячки»). Подобно тому часть людей, вероятно, протестуют против смертной казни, отталкиваясь от своей фобии – навязчивого страха стать жертвой судебной ошибки и быть приговорённым к смертной казни. Тем более эта фобия подпитывается пропагандой такого страха через СМИ и произведения искусства.
При анализе этой проблемы со всей неизбежностью встаёт вопрос: «А почему ранее в государствах не отменялась смертная казнь? - ведь политики-правители были всегда. Почему это появилось только в последние годы и в демократических странах?» Ответ легко найти в рамках предполагаемого объяснения мотивации отмены смертной казни. Всё дело в процессе демократизации. В условиях монархических или деспотических режимов власть удерживалась силой. И судьба правителя больше зависела от крепости и надёжности его гвардии, нежели от закона или мнения толпы.
В демократических же сообществах всё меняется – правитель здесь может быть запросто привлечён к обычному «мирскому» суду. Он здесь в значительной мере приближен к «простолюдину» и его не спасёт «гвардия». Случаи привлечения к суду высших должностных лиц в демократических странах широко известны. Поэтому политические и экономические элиты лоббируют отмену смертной казни. Они переходят от защиты «гвардией» к защите законом. Они контролируют основные СМИ, но не могут убедить массы полностью, однако у них достаточно власти, чтобы отменять смертную казнь без поддержки большинства.
В целом можно сказать - дискуссия о смертной казни есть конфликт мотивов мести и страха смерти.
Что касается изучения действительного влияния смертной казни на жизнь общества, определения целесообразности того или иного решения, то этот сюжет в действительности никого не волнует. Мы все живем, отправляясь от страха небытия, но каждый защищается от него по-своему.
«Ангел Смерти» - английская художница Эвелин де Морган (Evelyn De Morgan, 1855 —1919)
Эвтаназия
Давно подмечено: когда человек искренне плачет об усопшем – он жалеет себя, как утратившего некую ценность (покойнику уже всё равно). Когда человек осуществляет погребальные обряды, он движим двумя главными смыслами - подержание связи с утраченной ценностью и «снятие» страха смерти через древний атавистический «ритуал её задабривания», к чему относятся обычаи захоронения и поминальных трапез.
Основной парадокс проблемы эвтаназии: право на жизнь человека не оспаривается, а право на смерть – оспаривается. Мотивация противников эвтаназии, как представляется, также имеет разноречивый характер. Здесь просматривается два главных импульса. Более очевидный импульс «любви» - амбивалентен. С одной стороны, это эгоистическое начало - сохранить для себя некую ценность, даже обрекая на страдания. С другой, - вероятно, присутствуют оттенки «нормативного лицемерия», которое никоим образом не может осуждаться.
Второй импульс - это повышенный страх перед своей собственной смертью. Противник эвтаназии непроизвольно и бессознательно идентифицирует себя «с потерпевшим» и «отчаянно не хочет умирать». Характерно, что у противников эвтаназии отсутствуют рациональные аргументы, а апеллирование идёт, либо к сфере культов, имеющих главной мотивацией страх смерти, либо к сфере морали, которая во многом несёт клерикальные императивы.
Глобальные тенденции
Издревле люди пытались найти противодействие смерти. Мечтали найти волшебную «живую воду» или изобрести «эликсир молодости». Сейчас прагматичный бизнес создаёт продукты, предназначенные удовлетворять подобные импульсы. Ряд современных маркетинговых концепций успешно использует «снятый», опосредованный страх смерти.
Смерь ассоциируется со старостью, потому создаётся «культ молодости». Признанной внешней приметой старости является дряблая и морщинистая кожа. Таким образом, похоже, страх перед старческой кожей есть форма страха смерти. Вероятно, потому успехом пользуются продукты и услуги, которые пытаются противодействовать старению кожи. Это, прежде всего, косметические средства против морщин и пластические операции. Как показывает практика – количество потребителей подобных товаров и услуг в последние десятилетия существенно возрастает. Возможно, это также свидетельствует о том, что в развитом обществе странным образом усиливается страх смерти.
Основной причиной этого процесса, как представляется, служит массовое изменение состояния индивидуального сознания, вызванного процессом атомизации цивилизованного общества. Индивид здесь всё в большей мере выделяет себя из внешнего мира и, прежде всего, из социальных групп, соответственно повышается ценность его жизни в собственных глазах. Социально-групповая идентификация слабеет, соответственно снижается императивность моральных обязательств перед социумом. Общество всё больше и всё эффективнее регулируется законом, а не моралью, ценность и самоценность личности в этих условиях возрастает. Иными словами, человек начинает больше любить себя, значит, у него усиливается желание жить. А сила желания жить, как было предположено выше, прямо пропорциональна силе страха перед смертью.
Таким образом, в качестве двух основных «тенденций» современности, касающихся смерти, можно выделить следующие: упраздняется смертная казнь, но вводится эвтаназия. Первую тенденцию можно истолковывать как повышение в обществе страха смерти, а вторую – как повышение страха страданий. То есть в развитом социуме «нервы слабеют», а уровень страхов нарастает. Этот уклон можно интерпретировать как возрастание в современном обществе глобального невротического тренда.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. СПб.: Союз, 1998.- 496 с.
2. Лаврикова И.Н. Молодежь: отношение к смерти // Социологические исследования. 2001. № 4. С. 134-136.
3. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. Пер. с фр. М.: Издательская группа «Прогресс» — «Прогресс-Академия», 1992. — 528 с.
4. Фрейд З. Тотем и табу. М.: АСТ, 2004. – 253 с.
5. Бородай Ю.М. Эротика – смерть – табу: трагедия человеческого сознания. М.: Гнозис, Русское феноменологическое общество. 1996. – 416 с.
6. Кестлер А., Камю А. Размышления о смертной казни. В предисловии к кн.: Жан Блок-Мишель. Смертная казнь во Франции. Пер. с фр. М., 2003.
"Утопленница", Василий Перов, 1867